Известный критик и журналист написал по классическим лекалам универсальный русский роман, вызвавший у рецензента характерную аллергическую реакцию на все русское и универсальное.

«— Люблю ее и не стыжусь! — не слушая, продолжал ********. — Да, я плебей, я солдафон! <…> Ведь я, Федор Терентьевич, пред вами и князем трепетал. Вот, думаю, люди тонкие, образованные. Их не пороли в детстве, они не слышали от родителей пьяной ругани. Их не запирали в чулане с крысами за малейшую провинность. Но теперь — нет, шалишь! Теперь я мно-о-го о вас знаю! И заметьте, не бегу докладывать по начальству. Потому что свою гордость имею-с! А Ольги Павловны вы не касайтесь! Для вас это пустяк, анекдот-с!»

Чей это монолог? Капитана Лебядкина, естественно. Ан нет — капитана-исправника Бубенцова из «Русского романа» Павла Басинского. Помимо Лебядкина, в романе прямо не протолкнуться от братьев Карамазовых, многочисленных Родионов — ну и, там, по мелочам из прочей классики: лермонтовских Максим Максимычей, тургеневских Ась, толстовских Варенек, чеховских интеллигентов и лесковских юродивых. Действие романа скачет из 18** в 1991 год, из 1991-го в 1977-й. Детективный сюжет плюс богоискательство, лярвы, слетающиеся на невинную кровь, перестроечный быт русской провинции, иностранец русского происхождения приезжает на историческую родину в поисках корней. «Алтын-Толобас» Бориса Акунина, короче говоря, за одним отличием: интрига тяжело агонизирует на протяжении последних двух третей книги.

Насчет заявленной автором литературной игры, «прозы критика», жанровых упражнений, стилистических изысков и прочего постмодернизма хочу сказать сразу: в романе приблизительно девять авторских листов, и если это игра, то автор страниц на двести заигрался. Никто и не сомневался, что маститый литературный критик Басинский способен цитировать Достоевского двадцать четыре часа в сутки и знает, как сделана «Шинель» Гоголя.

«Ах, читатель, читатель! Что понимаешь ты в законах романа, да еще и русского романа, самого беззаконного из всех романов?» — риторически спрашивает автор. В этом месте понимающий читатель должен сообщнически усмехнуться. Тут, дескать, семи пядей во лбу иметь не надо, что тут понимать! Во-первых, стало быть, в русском романе бабы голосят. Узкий эмоциональный диапазон, отпущенный бабе классиками, не позволяет ей ни вскрикнуть, ни громко заплакать, ни даже завопить (только по большим праздникам дозволяется, так и быть, взвыть или жалобно охнуть). Раз ты баба — так и голоси. Нечего, нечего!

Во-вторых — касательно закуски. Закуску положено сооружать, и никак иначе. Выпить соображают, а закусить — сооружают, не вздумайте перепутать! Не воздвигают, допустим, и не конструируют, максимум — изображают. Издревле повелось на Руси, чтобы бабы голосили, а ординарцы сооружали закусить: не нами заведено, не нами и кончится.

Однако, как было сказано выше, один только простодушный филологический капустник — не оправдание для первого беллетристического опыта почти пятидесятилетнего литературного критика. Что же касается детективного сюжета — автор до того увлекся изобретением фамилий для своих персонажей (Ознобишин, Чикомасов, Палисадов, Гнеушев, Недошивин, Оборотов и так до бесконечности), что следить за их хитроумными отношениями решительно неохота. Так что остается идейное содержание (я про судьбы России на сломе). И оно тут есть.

Если из «Джона Половинкина» вычесть «литературную игру», то есть хрестоматийные цитаты — да и то не напрочь, — роман Басинского как родной походит на другой заметный дебют этого года, роман Натальи Ключаревой «Россия. Общий вагон». Разница в малом — так, незначительные вкусовые нюансы, дань принадлежности к разным поколениям: Ключарева, допустим, бесхитростно проезжается по «радикальной презентации» в «Проекте ОГИ» и по куратору Дмитрию Кузьмину, а у Басинского фигурируют не менее прозрачный художник Тусклевич, который «публично обмазал своим, извините, калом картину Репина в Третьяковке», и Виктор Сорняков — модный романист, автор романа «Деникин и ничто».

Единственное существенное различие — степень авторской искренности: не в пример прекраснодушной Наталье Ключаревой, искушенный Павел Басинский предпослал своему роману эпиграф — знаменитый диалог о русских романах из «Пиковой дамы». Прошли, дескать, те времена, когда русские романы еще были в новинку и обходились порой без «утопленных тел». И тут же, признав это прискорбное обстоятельство ради приличия, подмигнув и подстраховавшись, не смог отказать себе в удовольствии потратить 224 страницы (навсегда вычтенные из молодой жизни рецензента) на «эти дождички, эти березы, эти охи по части могил» и «покаянную искренность пьяниц, достоевский надрыв стукачей».

Но в главном новые русские романисты солидарны. Они знают, куда несется птица-тройка, в современном изводе — старенькие «Жигули». Припавший к истокам русский человек, отрекшийся от американского акцента, подается в провинцию, чтобы принять там сан и развести натуральное хозяйство вместе с припадочной попадьей (женщиной трудной судьбы с задатками юродивой) и кучей начисто отмытых детдомовских детей. В этом смысле тоже ничего нового: как писала Тэффи (главный, как вы уже поняли, источник познания жизни для вашего рецензента) — «Наш русский роман очень беспокоен. То у нас «опрокидонт», и «дьякон налил по третьей — выпили», то вдруг изменившая мужу попадья стала зыбиться огненными столбами. Всего этого неврастенику безусловно нельзя». Еще хоть одна книга со словом «Россия» в заглавии — и ваш рецензент сделается законченным неврастеником.