День первый.

- Твою мать! – резко по тормозам, - Мать твою! - пулей из машины.
Человек лежит на земле, лицом вниз. Падаю перед ним на колени, осторожно дотрагиваюсь до облаченного в черную куртку плеча.
- Эй?
Молчание.
Тяну черное плечо на себя, переворачивая человека на спину: мертвенно-бледное лицо, очень короткие темные волосы, ссадина на лбу.
- Э-эй! – осторожными хлопками по бледным щекам. - Ты живой?

Слабый стон.
«Живой… Слава тебе, Господи!».
- Где я? - очень темные глаза на таком белом лице. Страшные глаза. Хочется отвернуться.
- Пацан, жить надоело?! – в правом виске пульсирует, словно кровь хочет вырваться наружу.
- Я не… умер… ла?
«Приехали».
Вглядываюсь в скуластое личико. Точно, девчонка.
- Зачем… же вы…
«Вот дрянь!».
- Жить надоело, да? Надоело?! Иди, с крыши сбросься! Какого черта ты под машины лезешь?! – висок снова атакует барабанная дробь пульса.
Руки трясутся. Очень хочется выпить.
Возвращаюсь в машину, из бардачка достаю фляжку с коньяком, отвинчиваю крышку. Большой глоток. Обжигает горло. Закашливаюсь. Спустя несколько секунд теплеет в животе. В этом самом тепле лавирует айсберг напряжения. Чтобы он растаял скорее, делаю еще глоток.
С фляжкой возвращаюсь к несостоявшейся самоубийце. Она сидит на земле, облокотившись спиной об машину. Плечи ссутулены, общее впечатление как о побитой собаке.
- На-ка, хлебни!
Поднимает голову.
- Коньяк, - протягиваю фляжку.
Девчонка берет ее обеими руками и начинает пить. Жадно, будто воду.
- Э-э, хватит, - отнимаю фляжку. - Давай, помогу тебе встать, простудишься еще на земле-то.
Беру незнакомку за руки и резко тяну на себя. Слишком резко. Она оказывается маленькой и хрупкой. Совсем еще ребенок! Усаживаю ее на капот машины, присаживаюсь рядом. Кажется, будто сердце мое, как в осколках зеркала, размножилось, и теперь стучит буквально во всѐм. Напряжение льдиной застряло между ребрами, и не желает таять. Прикрываю глаза. Считаю до десяти. Очень медленно. Одновременно нашариваю в кармане пальто пачку сигарет. Глаза открывать не хочется, но прикуривать с закрытыми я не умею. Руки все еще дрожат. Чтобы хоть как-то прийти в себя, смотрю по сторонам.
Снега здесь почти нет. Тонкий слой, из которого то тут, то там выглядывают лишаи промерзлой земли.
По обочинам дороги растут тополя. Листья с них давно облетели, голые ветви кажутся брошенными и позабытыми. Верхушками тополя подпирают тусклое, словно вылинявшее, небо. Всѐ вокруг сковано льдом: и земля, и небо. А между ними пространство моих эмоций – тонкими, ломкими льдинками.
- Время года зима, время года терять… - чужим голосом.
Я не люблю зиму. Ненавижу потери.
- Можно мне… сигарету? – просит девчонка.
- Не знаю…
Смотрит пристально. Черные глаза с отпечатком зимы внутри.
«И она туда же…».
- Ты головой ударилась… Возможно сотрясение мозга, тогда курить нельзя, - развожу руками.
- Хоч… чется… - словно всхлипнув.
- Ну, «хочется», конечно, аргумент, - протягиваю пачку и зажигалку.
В голове ни единой мысли. Вакуум. Как в ее глазах.
- У вас тоже… плохой день? – интересуется девчонка, осторожно затягиваясь.
Опешив от вопроса, удивленно смотрю на нее. Она производит впечатление вполне пришедшей в себя, только сигарета в ее маленьких пальцах слегка подрагивает.
Медленно выдохнув, отвечаю максимально равнодушно:
- Бывало и хуже… Ну, как? Голова не кружится?
- Нет.
- Хорошо… Посидели, покурили, пора ехать…
Девчонка бросает на меня косой взгляд, встает с капота и нетвердо идет прочь от машины.
- Стой!
Оборачивается.
- Далеко собралась? Я тебя подвезу, куда тебе надо, садись в машину.
- Может… не стоит? – очень неуверенно.
- Не стоит выходить замуж по «залѐту», - открываю переднюю дверцу. - Садись. Сигарету выкини, не люблю, когда курят в машине.
Девчонка покорно выбрасывает сигарету, подходит к машине, садится, аккуратно захлопывая дверцу.
«Умница».
- Раз такое дело, давай я тебе и первую медицинскую помощь окажу, - достаю аптечку. - Сильно ты головой приложилась? Болит ссадина-то?
Она неуверенно кивает. Вытаскиваю из аптечки перекись, вату, йод, пластырь. Смочив вату перекисью, осторожно дотрагиваюсь до лба девчонки. Морщится.
- Терпи. Не кисейная барышня… Они все больше по домам сидят, а не перебегают шоссе…
«Черт возьми, что говорю?».
Девчонка молча сносит и мое ворчание, и смазывание ссадины йодом, и наклеивание пластыря.
- Ну вот. Почти как раненный боец с поля брани… Умеешь браниться? – возвращая аптечку на место.
Мой вопрос повис в воздухе, как мыльный пузырь.
«Тормоз… Может, она накаченная? … Черт! Я же сама дала ей коньяк, а она почти весь выхлебала!…».
- И тут она тихо тронулась с места… Умом, - говорю, заводя машину.
Незнакомка молчит, я тоже. Это молчание будто повисло между нами плотной завесой тумана. Ни зги не видно.
Включаю CD:
- Клевая музыка, - тихо произносит девчонка.
- Под настроение.
Неожиданная попутчица смотрит на дорогу, не моргая.
«Нужно ее разговорить…».
- А ты какую музыку любишь?
Вперив взгляд в мою переносицу:
- Под настроение…
- Удивительное совпадение, - усмехаюсь. - Как тебя зовут?
- Ева, - неловко улыбнувшись. Зубы у нее идеальные. Будь у меня такие, я бы улыбалась, не переставая.
- Ну и имечко! А я Татьяна. Сергеевна. Но можно без отчества. Так куда же тебя везти?
- Не знаю…
- Отлично! Зачем нам географию учить, если нас кучер куда надо отвезет, да?
- Что?
- Фонвизин. Чему вас в школах учат? Полный бардак…
- Я не учусь… В школе.
- Н-да? А по виду… Впрочем…
Ева отворачивается к окну. Я же смотрю на дорогу. Максимально сконцентрировав внимание. Почему-то мне все время кажется, что вот-вот, откуда ни возьмись, снова появится тень, которая ринется под колеса. Руль держу так крепко, что побелели костяшки пальцев. Изредка бросаю взгляды в сторону попутчицы. Судя по расслабленной позе, Ева, в отличие от меня, весьма спокойна. Или задумчива.
- Жизнь моя - железная дорога, вечное стремление вперед, - нарочито громко говорю. - Ты почему молчишь? Размышляешь о своей горькой участи? Что еще за мода, чуть что - сводить счеты с жизнью?
«Зачем спрашиваю? Какое мне до нее дело? Ева… А прическа-то… После тифа, что ли?».
Молчание.
«Тормоз…».
- Ладно, не дуйся…. Сама понимаешь, в каком я состоянии… Понимаешь? – не дожидаясь ответа, продолжаю. - Хорошо еще, что ехала еле-еле… Иначе…
- Извините…
- Ага… Ну так что, не придумала еще, куда тебя везти?
- Можете высадить меня там, где вам удобно, - тихим голосом.
«Бедолага… Неужели расстроилась из-за того, что я не сбила еѐ? Бред какой-то… Сколько же ей лет? Пятнадцать? Шестнадцать?».
- Сколько тебе лет?
- Уже восемнадцать.
«Уже восемнадцать… А трагизма-то сколько в голосе! Детский сад с барабаном…».
- А вам?
«Надо же, набралась смелости и заговорила!».
- Тридцать … девять. Много? – смотрю на Еву в упор.
Пожимает плечами, а потом изрекает:
- Можно мне называть вас Та-аня?
Странная просьба. Странное произношение моего имени, так напевно - нежно: Та-аня.
- Называй как хочешь. Для меня не принципиально…
- Спасибо.
«Н-да… Девица с причудами… Угораздило же… Как родные с ней уживаются?».
- Ева, а есть какое-нибудь место, где тебя хоть кто-нибудь ждет?
Отрицательно мотает головой.
- Понятно… Безнадежно свободная…
«Из дома сбежала? Что же мне с ней делать? Высаживать нельзя, вдруг решит повторить попытку…».
- Я тут подумала… Поедем ко мне. Не бросать же тебя на дороге, на ночь глядя.
«Господи, ее же и кормить придется… Чем?».
- Это… неудобно, - возражает девчонка, чуть замявшись.
- Согласна. Но муки совести для меня более неудобны. Все-таки я на тебя наехала…
«Черт! Я же на нее… Бред… Бред, бред, бред!»
- А ваши близкие? Муж, дети?
- Что? – окинув ее взглядом.
- Что они скажут?
Теперь я пожимаю плечами. Ева умолкает. Почему-то это молчание действует мне на нервы. Увеличиваю громкость:
- Странно, - тихонько бормочет Ева.
- Что?
- Вам почти сороковник, а вы слушаете «Ночных снайперов».
Оскаливаюсь.
- По-твоему, в моем «столь почтенном» возрасте нужно слушать Кадышеву?
- Почему сразу Кадышеву?
- Действительно! Можно еще слушать песни про бабкины надежды в исполнении Надежды Бабкиной…
Ева робко улыбается:
- Смешно…
- Ага… Маленьким девочкам часто кажется, что жизнь закончится после того, как им исполнится восемнадцать. Словно этот возраст - Рубикон, за которым находится окончательная и бесповоротная старость. А старость не в летах. Она в душе наступает…
- И вы в душе молодая, да?
- Типа того, - не раздумывая. - Ну вот, мы почти добрались. Сейчас заедем на стоянку, и - милости прошу в мои пенаты.