Мир - далек от идеала. И все мы, случайно или по чьему-то высшему повелению оказавшиеся в нем, вынуждены терпеть и…
Ну, сколько можно? Сколько можно издеваться? Как можно унижать человеческое достоинство? Нет, так больше продолжаться не может! Больше не позволю ноги об себя вытирать. Я ему скажу! Я ему так скажу, что мало не покажется! Ишь ты, увалень плешивый, сел в кресло начальника и решил, что можно на всех плевать с высокой горы? Нет, гражданин хороший. Так не пойдет. Так не гоже. Не в средневековье живем. И даже не при коммунистическом тоталитаризме. При демократии такое отношение к народу не допустимо. Я ему покажу и кузькину мать, и рака который на горе… Стоп! При чем здесь рак? Ах да, рак не при чем. Значит, покажу почем фунт лиха. Да я его на суд коллектива… Блин, где коллектив этот? Ведь сидят же, сволочи, трясутся за свои рабочие места и молчат, как рыбы. Разве с ними каши сваришь? Разве с ними добьешься правды? Ну, ничего, я сам. Я покажу, как при демократии такие дела решаются. А этот, козел, начальник, будет у меня бледный вид иметь. Заикаться будет, мать его растак. Вот встану и все ему в лицо выскажу! Нет, выплесну, как на духу.
«Золотов!»
Да, Золотов! Я уже 40 лет, как Золотов!
«Золотов!»
И отец мой был Золотовым и дед…
«Золотов, проснись!» Я уже проснулся! Да, я проснулся! И теперь разбужу остальных. Высоко над головой подниму знамя справедливости и поведу всех за собой.
«Проснись в конце концов! Дома будешь спать».
Золотов растерянно хлопал глазами, пытаясь сообразить, что произошло.
- Ты что, чучело огородное, спать на работу пришел? - разъяренно вращал глазищами начальник. - Плакала твоя премия. И скажи спасибо, что добрый я сегодня. Мог бы и турнуть за такие дела с работы.
- Спасибо, Иван Иваныч, - подобострастно заелозил Золотов, - Больше этого никогда не повторится.
- То-то же…
Ну, сколько можно? Сколько можно издеваться? Как можно унижать человеческое достоинство? Нет, так больше продолжаться не может! Больше не позволю ноги об себя вытирать. Я ему скажу! Я ему так скажу, что мало не покажется! Ишь ты, увалень плешивый, сел в кресло начальника и решил, что можно на всех плевать с высокой горы? Нет, гражданин хороший. Так не пойдет. Так не гоже. Не в средневековье живем. И даже не при коммунистическом тоталитаризме. При демократии такое отношение к народу не допустимо. Я ему покажу и кузькину мать, и рака который на горе… Стоп! При чем здесь рак? Ах да, рак не при чем. Значит, покажу почем фунт лиха. Да я его на суд коллектива… Блин, где коллектив этот? Ведь сидят же, сволочи, трясутся за свои рабочие места и молчат, как рыбы. Разве с ними каши сваришь? Разве с ними добьешься правды? Ну, ничего, я сам. Я покажу, как при демократии такие дела решаются. А этот, козел, начальник, будет у меня бледный вид иметь. Заикаться будет, мать его растак. Вот встану и все ему в лицо выскажу! Нет, выплесну, как на духу.
«Золотов!»
Да, Золотов! Я уже 40 лет, как Золотов!
«Золотов!»
И отец мой был Золотовым и дед…
«Золотов, проснись!» Я уже проснулся! Да, я проснулся! И теперь разбужу остальных. Высоко над головой подниму знамя справедливости и поведу всех за собой.
«Проснись в конце концов! Дома будешь спать».
Золотов растерянно хлопал глазами, пытаясь сообразить, что произошло.
- Ты что, чучело огородное, спать на работу пришел? - разъяренно вращал глазищами начальник. - Плакала твоя премия. И скажи спасибо, что добрый я сегодня. Мог бы и турнуть за такие дела с работы.
- Спасибо, Иван Иваныч, - подобострастно заелозил Золотов, - Больше этого никогда не повторится.
- То-то же…
