Не знаю, сколько времени провел я на скамье маленького челнока, думая, что, будь у меня только силы, я выпил бы морской воды, чтобы сойти с ума и поскорее умереть.
В таком положении вдруг увидел я на линии горизонта, не придавая тому большего значения, чем какой-либо картине, парус, направляющийся ко мне.
Без сомнения, я бредил, а между тем ясно припоминаю все то, что произошло. Помню ужасное волнение моря, причинявшее мне головокружение, и постоянное ныряние судна на горизонте. Я твердо был убежден в своей смерти и с горечью раздумывал о бесполезности столь поздно являющейся помощи только ради того, чтобы застать меня еще в живых.

В продолжение некоторого промежутка времени, который показался мне бесконечным, следил я за приближением ныряющей шкуны. Это было небольшое судно с латинскими (косыми) парусами, оно лавировало, так как шло прямо против ветра. Мне даже не пришла в голову мысль обратить на себя его внимание. Начиная с момента, в который я ясно различил судно, и до той минуты, когда я увидел себя в каюте, обо всем случившемся за этот промежуток времени у меня сохранились смутные воспоминания. Смутно помню еще, что меня приподняли до шкафута. С высоты капитанского мостика как будто глядело на меня грубое красное лицо с веснушками, рыжими волосами и бородою, пред моим взором промелькнуло также другое сильно загорелое лицо с необычайными глазами. Немного спустя, кажется, влили мне сквозь стиснутые мои зубы какую-то жидкость. Все это я видел как в каком-то кошмаре; далее ничего не помню.
Очень долго пролежал я в бессознательном состоянии. Каюта, в которой я очнулся, была очень узка и грязна. Довольно молодой блондин с торчащими светлыми усами и с отвисшей нижней губой сидел около и держал меня за руку. С минуту смотрели мы друг на друга, не говоря ни слова. В его серых, влажных глазах не было никакого выражения. В это время, прямо над моею головою, я услышал какой-то шум, как будто от передвижения железной кровати, вслед затем глухое и сердитое рычание какого-то большого животного. Одновременно с этом заговорил блондин. Он повторил свой вопрос:
— Как вы себя чувствуете?
Кажется, я ответил, что чувствую себя хорошо. Мне было вовсе непонятно, как я очутился здесь, и блондин, должно быть, прочел в моих глазах этот немой вопрос.
— Вас нашли в шлюпке, умирающего от голода. Судно называлось «Darne Altière» и имело странные пятна на гладких бортах!
В этот момент мои взгляды упали на руки; они так страшно похудели и походили на мешки из грязной кожи с костями. Вид их вернул мне память.
— Примите немного вот этого, — проговорил он и подал мне какое-то холодное лекарство красного цвета. — Ваше счастье, что вы попали на судно, на котором случился врач!
Он говорил, шепелявя.
— Что это за судно? — выговорил я медленным и сильным от долгого молчания голосом.
— Это маленькое прибрежное судно из Арики и Кально. Оно называется «La chance rouge». Я не спрашивал, откуда оно идет; без сомнения, из страны сумасшедших. Сам же я не более, как пассажир, принятый на судно в Арике!
Шум над моею головою повторился — это была смесь угрюмых ворчаний и человеческого голоса.
Вслед затем голос приказал «тройному идиоту» замолчать.
— Вы были близки к смерти, — продолжал мой собеседник, — и счастливо отделались, но теперь я впустил вам немного свежей крови в жилы. Чувствуете вы боль в руках? Это от впрыскиваний. Ваше бессознательное состояние продолжалось почти тридцать часов!
Я медленно приходил в себя. Вдруг мои мысли были прерваны лаем своры собак.
— Нельзя ли мне что-нибудь поесть? — спросил я.
— По моей милости для вас велено зажарить целого барана!
— Мне достаточно только небольшого кусочка! — сказал я уверенно.
— Я сгораю желанием знать, — продолжал он после короткой паузы, — что случилось с вами, и каким образом вы очутились одни в этой шлюпке?
В его глазах промелькнуло выражение какой-то недоверчивости.
— К чорту эти ворчания!
И он быстро вышел из каюты.
Я услышал сильный его спор с кем-то, кто, как мне показалось, отвечал ему на непонятном языке. Прения, как будто, кончились побоями, но относительно последних, повидимому, слух меня обманывал. Прикрикнув затем на собак, доктор вернулся в каюту.
— Ну, — воскликнул он еще с порога, — вы хотели начать свой рассказ!
Прежде всего я сообщил ему, что меня зовут Эдуардом Прендиком, и что я много занимался естественной историей, убивая этим часы своего досуга. Мое благосостояние и независимое положение способствовали занятиям.
Казалось, это его заинтересовало.
— Я также, — признался он, — занимался науками. Я изучал в лондонской университетской коллегии биологию, истребляя яйца дождевых червей и улиток. Да! Тому уже десять лет. Но продолжайте… расскажите мне, как вы попали на то судно?
Я рассказал ему о кораблекрушении «Dame Altière», от которого успел спастись в ялике вместе с Констаном и Гельмаром, о споре последних из-за распределения пищи и о том, как оба моих товарища, разодравшись, выпали за борт лодки в море.
Откровенность моего рассказа, казалось, удовлетворила его. Я чувствовал себя крайне слабым и говорил коротко и сжато. Когда я кончил, он принялся рассказывать об естественной истории и о своих биологических занятиях. По всей вероятности, это был самый обыкновенный врач, и вскоре он перешел к разговору о Лондоне и его развлечениях; им было рассказано мне даже несколько анекдотов.
— Все это я покинул уже десять лет тому назад. В то время я был молод и увлекался. Но во мне было много животного… К двадцати одному году я все проел… Теперь, могу сказать, я ко всему равнодушен… Но надо сходить посмотреть, что этот повар-дурак делает с вашим бараном!
Рычание над моею головою вдруг возобновилось с такою дикою яростью, что я задрожал.
— Что там происходит? — закричал я; но дверь была заперта.
Доктор вскоре возвратился с жареной бараниной, и она была так вкусна, что я позабыл спросить его о слышанном реве животных.
Спустя день, едою и сменяющим сном я восстановил немного силы, потерянные за неделю вследствие истощения и лихорадки, и был в состоянии дойти от моей кушетки до полупортика, смотря на синие волны, состязавшиеся с ними в скорости. По моему мнению, шкуна шла по ветру. Монгомери — это было имя белокурого врача — вошел в этот момент, и я попросил у него свою одежду. Он сказал мне, что ту одежду, в которой я спасся от кораблекрушения, выкинули за борт. Одолженный им костюм из тика был для меня немного велик, так как Монгомери был выше ростом и довольно толст.
Он принялся рассказывать о разных вещах и, между прочим, сообщил, что капитан три четверти их пути лежал пьяным в своей каюте. Одеваясь, я задал ему несколько вопросов о курсе корабля. По его словам, корабль направлялся в Гаваи, но должен был еще причалить к берегу, не доезжая его.
— Где? — спросил я.
— На одном острове… на котором я живу. Насколько мне помнится, он не имеет названия! — Вытянув верхнюю губу, он посмотрел вдруг на меня с таким растерянным видом, что мне показалось, будто бы мой вопрос смутил его.
— Я готов! — проговорил я и вышел следом за ним из каюты.
У откидной крышки лестницы какой-то человек загораживал нам проход. Он стоял на последних ступенях, смотря в люк. Это было безобразное, коротконогое, толстое и кривое существо; спина у него была выгнута, шея мохнатая и голова вдавлена в плечи. Он был одет в костюм из синей саржи. Я услышал яростное рычание собак, и вслед за этим человек стал спускаться задом; чтобы не быть им столкнутым с лестницы, мне пришлось отстранить его рукою, и он с какою-то чисто зверской живостью обернулся назад. Благодаря этому, передо мною промелькнуло черное лицо, заставившее меня задрожать. Оно имело громадное сходство с мордой, и в его огромном полуоткрытом рту виднелись два ряда чрезвычайно больших белых зубов. Таких зубов я никогда не видал у человека. Его глаза были налиты кровью и с белым очень узеньким ободком вокруг бурых зрачков. На всей этой фигуре лежал странный отпечаток беспокойства и сильного раздражения.
— Чтоб тебя чорт побрал! Постоянно ты на дороге! — проворчал Монтомери.
Человек посторонился, не говоря ни слова. Я поднялся до откидной крышки; странное лицо, против моей воли, продолжало как бы стоять перед моими глазами. Монгомери на минуту остался внизу.
— Тебе здесь нечего делать, твое место наверху! — сказал он авторитетным голосом.
— Э… э… они… не хотят видеть меня наверху! — пробормотал человек с черным лицом, весь дрожа.
Он медленно выговаривал слова с какою-то хрипотою.
— Они не хотят тебя видеть наверху? Но я приказываю тебе идти туда! — крикнул Монгомери с угрозою.
Он еще что-то хотел добавить, но, заметив меня, поднялся за мною по лестнице.
Я остановился и, просунув наполовину тело в люк, продолжал смотреть с неописанным изумлением на крайнее уродство этого существа. Мне никогда не случалось встречать столь отталкивающей от себя фигуры, а между тем, — если возможно подобное противоречие, — у меня в то же время было странное впечатление, будто бы я где-то, наверное, видел те же самые черты лица и те же ухватки, которые приводили меня теперь в смущение. Позже мне пришло в голову, что, по всей вероятности, я видел его в то время, когда меня поднимали на борт корабля; однако, такое объяснение меня не удовлетворяло. И в самом деле, человек, имевший случай хоть раз видеть подобное, единственное в своем роде, лицо, мог ли забыть, при каких обстоятельствах это произошло?
Движение следовавшего за мною Монгомери отвлекло меня, и мои глаза обратились на падубу маленькой шкуны. Слышанный уже мною шум отчасти подготовил к тому, что представилось моему взгляду. Тем не менее, мне никогда не случалось видеть столь дурно содержимой палубы; она вся была покрыта нечистотами.
У большой мачты на цепи находилась целая свора гончих собак; при виде меня, они принялись лаять и прыгать вокруг. Около фок-мачты, в железной клетке, лежал большой пума. Клетка была настолько мала, что пума едва ворочался в ней. Далее, против штирборта, стояли бесчисленные решетчатые ящики с кроликами, а на носу находилась одна лама в узенькой клетке. На собаках были надеты намордники. Единственным человеческим существом на палубе являлся худощавый и молчаливый матрос с бичем в руке.
Грязные заплатанные паруса надувались ветром, и маленькое судно, казалось, быстро подвигалось вперед. Небо было ясное; день склонялся к вечеру, гряды пенящихся волн состязались в быстроте с кораблем. Пройдя мимо человека с бичем, мы подошли к корме и, опираясь на перила, некоторое время смотрели на пенящуюся вокруг корпуса шкуны воду и на след, оставляемый ею, где то появлялись, то исчезали громадные водяные пузыри. Затем я повернулся к грязной палубе, загроможденной животными.
— Это морской зверинец? — спросил я.
— Пожалуй, что я так! — отвечал Монгомери.
— Что хотят сделать с этими животными? Не представляют ли они кладь корабля, и не рассчитывает ли капитан продать их туземцам Тихого океана?
— Не правда ли, можно было бы действительно подумать это? — повторил Монгомери и снова повернулся ко мне спиною.
Вдруг мы услышали визг, сопровождаемый яростными проклятиями, исходившими из люка, и уродливый человек с черным лицом стремглав вылетел на палубу. При виде его, собаки, которые было замолчали, устав лаять на меня, казалось, освирепели и принялись ворчать и рычать, немилосердно гремя своими цепями. Негр на минуту остановился перед ними, что дало возможность преследовавшему его человеку с рыжими волосами наградить урода страшным ударом кулака в спину. Бедняк упал, как подкошенный, и начал кататься по грязной палубе среди обезумевших собак. Счастье для него, что на собаках были намордники. Человек с рыжими волосами, в одежде из грязной саржи, при виде этого, зарычал от радости и остановился. Он покачивался и, как мне казалось, рисковал упасть назад в люк или вперед на свою жертву. При появлении второго человека Монгомери сильно вздрогнул.
— Эй, сюда! — крикнул он резким голосом. Двое матросов появились на баке. Негр, испуская странные рычания, извивался в лапах собак; никто не приходил ему на помощь. Разъяренные животные изо всех сил старались укусить его через ремешки своих намордников. Их серые и гибкие тела в отчаянной борьбе с негром, который катался во все стороны, перемешались в кучу. Двое матросов смотрели на всю сцену, как на бесподобное времяпрепровождение. Монгомери испустил гневное восклицание и направился к своре собак.
В это время негр поднялся и, шатаясь, пробрался на нос корабля. Он уцепился за снасти около вант судна, поглядывая через плечо на собак. Человек с рыжими волосами смеялся грубым и довольным смехом.
— Позвольте капитан, такое обращение мне не нравится! — проговорил Монгомери, тряся его за рукав.
Я стоял позади доктора. Капитан обернулся и с торжествующим видом посмотрел на говорящего своими масляными пьяными глазами.
— Что?.. Что это… вам не нравится?.. — спросил он. — Мерзкий костоправ! Подлый пильщик костей! — добавил он, бросив на Монгомери заспанный взгляд. Он попробовал освободить рукав, но после двух бесполезных попыток засунул свои грубые волосатые руки в карман матросского кителя.
— Этот человек пассажир, — продолжал Монгомери, — и я не советую вам поднимать на него руку!
— Убирайтесь к чорту! — прорычал капитан. — На своем судне я делаю все, что хочу!
Он повернулся на пятках, желая направиться к снастям.
Я думал, что Монгомери оставит пьяного в покое, но он только побледнел еще более и последовал за капитаном.
— Вы слышите, капитан! — настаивал он. — Я не желаю, чтобы с этим человеком обращались дурно. С самого вступления на корабль его постоянно дразнят!
Винные пары на одно мгновение помешали капитану отвечать.
— Мерзкий костоправ! — это было все, что он счел нужным, наконец, ответить.
Я отлично видел, что Монгомери обладал довольно дурным характером, и эта ссора должна была, повидимому, затянуться надолго.
— Этот человек пьян, вы ничего не достигнете! — сказал я. На губах Монгомери показалась усмешка.
— Он постоянно пьян, думаете ли вы, что поэтому ему позволительно надоедать своим пассажирам?
— Мой корабль, — начал капитан, неопределенным жестом указывая на клетки, — мой корабль был опрятным судном… Посмотрите теперь на него. (Он действительно ничего не имел общего с чистотой). Мой экипаж был чистый и приличный народ…
— Вы согласились принять на корабль этих животных!
— Я предпочел бы никогда не видеть вашего адского острова… На кой чорт нужны такому острову животные?.. А затем, ваш слуга… Я считал его за человека… но он сумасшедший. Ему нечего делать на корабле!
— С первого дня ваши матросы не переставали дразнить этого беднягу!
— Да… это действительно бедняга… Мои люди не могут его терпеть. Я сам не могу его видеть. Никто не может его переносить. И даже вы сами!
Монгомери прервал его:
— Ну, так что ж, все-таки вы должны оставить в покое этого человека!
Он подтвердил свои слова энергическим кивком головы. Капитан, повидимому, не хотел уступать и возвысил голос.
— Если он еще явится сюда, я ему проколю брюхо. Я ему распорю уродливое брюхо. Как вы смеете мне приказывать? Я капитан и корабль мой. Я — закон, повторяю вам, здесь я закон и право!
— Действительно, я взялся доставить одного господина и его слугу в Арику и вместе с ним нескольких животных. Но я никогда бы не согласился перевозить подлого идиота и какого-то пильщика костей, мерзкого костоправа…
Но его оскорбления не остановили Монгомери; последний сделал шаг вперед, тогда вмешался я:
— Он пьян! — снова сказал я. Капитан разразился страшнейшею бранью.
— Замолчите, что ли? — проговорил я, обращаясь к нему, так как по глазам и бледному лицу Монгомери предвидел опасность. Однако, мне удалось только обратить на себя весь залп его ругательств. Тем не менее, я был счастлив даже ценою вражды пьяницы устранить опасность ссоры. Мне никогда не приходилось слышать из уст человека такую ужасную брань, не смотря на то, что во время своих странствований я сталкивался с людьми всякого сорта. Иногда он выражался так резко, что мне трудно было оставаться спокойным, хотя у меня довольно уживчивый характер. Но, наверное, приказывая капитану замолчать, я забыл, что я совершенно посторонний человек, без всяких средств, не имеющий даже возможности заплатить за свой проезд. Забыл, что всецело завишу от его великодушия, как хозяина судна. Он с удивительною резкостью сумел напомнить мне об этом. Но, во всяком случае, я избежал ссоры.