Мне было тогда лет двадцать пять, – начал Н.Н., – дела давно минувших дней, как видите. Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не для того, чтобы «кончить мое воспитание», как говаривалось тогда, а просто мне захотелось посмотреть на мир божий. Я был здоров, молод, весел, деньги у меня не переводились, заботы еще не успели завестись – я жил без оглядки, делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть хлеб насущный; а придет время – и хлебца напросишься. Но толковать об этом не для чего.

Основным жанром русского писателя, сатирика и драматурга Михаила Зощенко являлась комическая новелла. Даже фельетоны его всегда выливались в форму новеллы, и язык их – типичный для Зощенко новеллистический сказ. В рассказах 20-х годов он создавал комический образ городского мещанина послереволюционного времени, чаще всего – мелкого служащего с убогой моралью и примитивным взглядом на окружающее. Основным фоном новелл Зощенко был густой мещанский быт со всеми оттенками его послереволюционного колорита. Характерные события и мотивы – любовные неудачи, жилищные неудобства, всевозможные материальные затруднения, столкновения и скандалы на улице, в трамвае, в пивной, в обывательской квартирке.

С Димой мы знакомы с самого детства. Вместе учились в школе, вместе поступали в институт, вместе его и заканчивали. Но, чтобы было смешнее, после института разъехались по разным городам, чтобы через два года встретиться, и не где-нибудь, а в проходной конструкторского бюро имени Колпакова. Теперь время вообще хохотать до упада. Оказалось, что наши рабочие места располагаются друг против друга. То есть, когда я поднимаю голову, вижу его. Соответственно, он меня также видит, когда поднимает голову. И всё бы ничего, но моя жена была его первой и единственной любовью. С тех пор, как я отбил её у него, он меня на дух не переносит, да и у меня есть повод к нему так же относиться. Ведь, если бы он был настойчивей, то ему пришлось бы с моей стервозной женой жить. Но этого я ему не скажу. Пусть думает, что у нас с ней всё классно, и мучается.

Она обрушилась на Славика, как стихийное бедствие, как землетрясение, как горный обвал. Размеренное течение жизни было нарушено, да, что там, просто, скомкано. Этот педант Славик, деливший свое время между учебой в институте, коллекционированием марок и игрой на скрипке, отбросив все, окунулся в иную атмоcферу, не свойственную прежним увлечениям.
С этого времени он был готов часами погружаться в тёмную прохладу бездонных глаз своей избранницы, ощущать на губах солоноватый привкус ее припухлых губ и отдаваться волнующему трепету ласкающих чувственных рук. Для своей пассии он готов был на все, и даже, когда верзила из соседнего двора грязно обозвал ее, отважно ринулся в драку. Попытка проучить наглеца не увенчалась успехом, но вознесла в ее глазах и, целуя разбитые губы, она называла Славика «своим рыцарем». В эту минуту он не только готов был биться за нее, жизнь отдал бы, не задумываясь.

В девятый год правления великого Усермаатра Сетепенра¹, в первый месяц засухи² Уасет³ праздновал выход Мина⁴, отца фараона⁵.
Живущие в городе были оповещены, что его величество⁶ сам примет участие в торжестве.
С первого часа дня⁷ к жилищу Мина стекался народ.
Городская знать – правитель нома, вельможи и высшие жрецы; люди средней руки, простые горожане и ремесленники; встречались даже земледельцы, получившие отпуск. У жилища бога торговцы разложили плоды, разделанную птицу, расставили кувшины с пивом и вином. Повсюду были разбиты палатки с едой и напитками.

В те далёкие времена, когда наша страна называлась по-другому и правили ею умудрённые партийные старцы, я начинал постигать морскую науку. Второй курс мореходки - это весёлое время: ты уже не салага - первокурсник с единственной «соплёй»* на рукаве, но ещё и не озабоченный будущим дипломом, «старичок». В настоящий морской поход нас ещё не выпускали, но практику на судах уже проходили. Разбросали нас малыми группами по разным судёнышкам, которые ходили около берега или вообще от оного не отрывались.

Кто были двое всадников, которые плутали среди рытвин и скал Оденвальда ночью 18 мая 1810 года, этого не смогли бы распознать в четырех шагах их ближайшие друзья — до такой степени была глубока окружавшая их тьма. Напрасно было бы в эту ночь искать на небе луну или мерцание звезд. Небо было чернее земли, а густые тучи, которые катились по нему, казались каким-то опрокинутым океаном, угрожающим миру новым потопом.

Было это или не было, теперь уж точно сказать нельзя, потому что случай, с которого началась (и тянется почти до наших дней) вся история, произошел в деревне Красное так давно, что и очевидцев с тех пор почти не осталось. Те, что остались, рассказывают по-разному, а некоторые вовсе не помнят. Да, по правде сказать, и не такой это случай чтоб держать его в памяти столько времени. Что касается меня, то я собрал в кучу все, что слышал по данному поводу и прибавил кое-что от себя, прибавил, может быть, даже больше, чем слышал. В конце концов, история эта показалась мне настолько занятной, что я решил изложить ее в письменном виде, а если вам она покажется неинтересной, скучной или даже глупой, так плюньте и считайте, что я ничего не рассказывал.

– Это не то место, куда стоило бы идти одному, мой король.

Гуннар положил руку на плечо воина.

– Сколько лет ты уже руководишь моей личной гвардией?

Высокий темноволосый фьордландец наморщил лоб. Его губы беззвучно шевелились, как будто он считал.

– Вот уже семнадцать лет сражаешься ты бок о бок со мной. С тех самых пор, как отец впервые позволил мне участвовать в битве. И девять из них ты – начальник моей личной гвардии, мандридов.