Я не могу на самом деле сказать, что я ее знал. Во всяком случае, я не знал ее так, как Серов знал Айседору. Все, что я знаю о ее детстве и юности, — это анекдоты, которые случалось ей рассказывать в моем присутствии, но этого достаточно, чтобы быть уверенным в том, что все три противоречивые биографии в текущем списке бестселлеров являются вымышленными. Все, что я знаю о ее взрослой жизни, — это сравнительно немного часов, проведенных ею в моем присутствии и отображенных в моих фильмах; более чем достаточно, чтобы я мог сказать, что каждое газетное сообщение о ней, виденное мной, является вымышленным. Вероятно, Кэррингтон полагал, что знал ее лучше меня, и в некотором смысле он был прав — но он бы никогда об этом не написал, а сейчас он мертв.

Предательское солнце издевательски улыбается прямо в лицо. Автомобиль заглох, и ни в какую заводиться не хочет. Гвен с остервенением заглянул под капот. Технику он знает в совершенстве, но на этот раз знания бесполезны. Удивительно, как вообще эта развалюха до сих пор умудрялась быть на ходу. Как бы там ни было, но ждать помощи в безлюдной степи не приходится. И теперь на своевременное свидание с начальством нечего и надеяться. Хотя… даже если эта машина была бы на ходу, к назначенному времени просто физически успеть невозможно. В душе Гвен даже рад, что она гикнулась. Оправдания искать не надо, выкручиваться. Впрочем, он и так не стал бы оправдываться. Как говорится, победителей не судят. А пунктуальностью ему и раньше не приходилось страдать. Каждый раз шеф грозился оторвать голову, руки, ноги и всё, что возможно оторвать было, но дальше угроз дело не доходило. И вообще, в этот момент Гвен плевать хотел на шефа и всё его окружение.

Человечество ропщет в своём Одиночестве, не умея приноровиться к непримиримым закономерностям непонятой Вселенной. Оно блуждает в поиске Неведомого, и тщетно пытается познать Непознаваемое, достичь Недостижимое, объять Необъятное и измерить Бесконечное. Однако, безнадёжно погрязнув в Суете, оно, пожалуй, потеряло главное – способность ощущать Необыкновенное. Веру подменяет привычками, Надежду – желаниями, Любовь – болезненной страстью и похотью. Куда делась Покорность? Где – Всепрощение? Почему дремлет опустевшее Сердце?

Человечество ропщет в своём Одиночестве, не умея приноровиться к непримиримым закономерностям непoнятой Вселенной. Блуждая в поиске Неведомого, оно тщетно пытается познать Непознаваемое, достичь Недостижимое, объять Необъятное и измерить Бесконечное. Однако, безнадёжно погрязнув в Суете, оно, пожалуй, потеряло главное - способность ощущать Необыкновенное. Веру подменяет привычками, Надежду - желаниями, Любовь - болезненной страстью и похотью. Куда подевалась Покорность? Где - Всепрощение? Почему дремлет опустевшее Сердце?

Не знаю, сколько времени провел я на скамье маленького челнока, думая, что, будь у меня только силы, я выпил бы морской воды, чтобы сойти с ума и поскорее умереть.
В таком положении вдруг увидел я на линии горизонта, не придавая тому большего значения, чем какой-либо картине, парус, направляющийся ко мне.
Без сомнения, я бредил, а между тем ясно припоминаю все то, что произошло. Помню ужасное волнение моря, причинявшее мне головокружение, и постоянное ныряние судна на горизонте. Я твердо был убежден в своей смерти и с горечью раздумывал о бесполезности столь поздно являющейся помощи только ради того, чтобы застать меня еще в живых.

В девятнадцать ноль ноль бортового времени я спустился по металлическим ступенькам внутрь контейнера. В нем было ровно столько места, чтобы поднять локти. Я вставил наконечник шланга в штуцер, выступающий из стены, скафандр раздулся, и я не мог больше сделать ни малейшего движения. Я стоял, вернее сидел, в воздушном ложе, составляя единое целое с металлической скорлупой.

Питер Блад, бакалавр медицины, закурил трубку и склонился над горшками с геранью, которая цвела на подоконнике его комнаты, выходившей окнами на улицу Уотер Лэйн в городке Бриджуотер.
Блад не заметил, что из окна на противоположной стороне улицы за ним с укором следят чьи-то строгие глаза. Его внимание было поглощено уходом за цветами и отвлекалось лишь бесконечным людским потоком, заполнившим всю узенькую улочку. Людской поток вот уж второй раз с нынешнего утра струился по улицам городка на поле перед замком, где незадолго до этого Фергюсон, капеллан герцога, произнес проповедь, в которой было больше призывов к мятежу, нежели к богу.

Они знали друг друга восемь лет…
Это была девятая их встреча, не считая той, первой, которая состоялась не в этом мире и не в эти времена. То счастье, возможно, им приснилось, поскольку было долгим, бесконечно долгим – ведь, тогда им кто-то подарил двенадцать дней неслыханного и неожидаемого ими счастья.
Они не шли… Они летели… Во всяком случае, им так казалось, поскольку отрывались от земли, парили высоко и жили только друг для друга: Не в этом мире… Не в этой жизни… в других пространствах, внутри самих себя…
Еще мгновение, они соприкоснутся, и где-то перестанут лить дожди, где-то не произойдет землетрясения, а горы, изрыгающие пламя, утихомирятся, заглохнут и заснут. В мире наступит равновесие, потому что двое, созданные друг для друга, вновь соприкоснутся…

Он медленно ступал по вязкому дну цитадели, облепленной гниющим органическим налетом, мучительно зловонным и устрашающим своей действенной непредсказуемостью и вечно терзающей угрозой невыносимых мук.
Тяжело передвигаясь, идуший старался рассчитать свой тяжелый, но размеренный шаг, чтобы не попасть под адский камнепад, неожиданно обрушивающийся из едкого сгущенного пространства. Камни, похожие на свинцовые шары, словно, охотились за своей жертвой и, нагнав, болезненно впивались и, расползаясь, словно ртуть, по телу, мучительно терзали той эссенцией зла, бездумно произведенной им самим, еще тогда, когда он жил… жил на Земле.