Призраки Лексингтона - Харуки Мураками
Эта история — не вымысел. Она действительно произошла несколько лет назад. Я лишь изменил некоторые имена, а все остальное — чистая правда.
Как-то мне довелось провести два года в Кембридже, штат Массачусетс. Там я познакомился с одним архитектором — симпатичным мужчиной едва за пятьдесят. Невысокого роста, крепко сложенный, наполовину седой, любитель плавания — он почти каждый день ходил в бассейн, иногда играл в теннис. Звали его… ну, скажем, Кейси. Родом из Бостона, не женат, жил в старой усадьбе в городке Лексингтон вместе с угрюмым и неисправимо молчаливым настройщиком пианино по имени Джереми. Тому было на вид лет тридцать пять — высокий и стройный, как ива, с небольшими залысинами. Он не только настраивал инструмент, но и прилично играл на нем.
В американских журналах напечатали переводы нескольких моих рассказов. Прочитав их, Кейси через редакцию одного прислал мне примерно такое письмо: «Меня очень заинтересовали Вы и Ваши рассказы. Не могли бы мы как-нибудь увидеться?» Обычно я не встречаюсь с людьми таким образом, поскольку на собственном опыте знаю — эти встречи не приносят ничего хорошего. Но на сей раз подумал: почему бы и нет? Интеллигентное письмо, по всему видно, что у автора есть чувство юмора. Жизнь за границей у меня достаточно беззаботная, дома наши — рядом… Но то лишь внешние причины. Главное, что меня привлекло в Кейси, — его великолепная коллекция старых джазовых пластинок. «Обыщите хоть всю Америку, вряд ли найдете более полное частное собрание. Я слышал, вы, господин Мураками, — большой любитель джаза. Может, моя подборка вызовет у Вас интерес», — писал он. Так и есть — прочитав письмо, я, естественно, захотел посмотреть его коллекцию: когда дело доходит до старых джазовых пластинок, я не могу устоять, точно кобра, что тянется к дудочке.
Усадьба Кейси располагалась в самом Лексингтоне. От Кембриджа — минут тридцать езды на машине. После моего звонка Кейси прислал по факсу подробную схему проезда. И вот одним апрельским днем я сел в зеленый «фольксваген» и отправился к нему домой. Я сразу же нашел огромный трехэтажный дом — построенный как минимум лет сто назад, он выделялся среди дорогих бостонских пригородов, как сама исюрия. Хоть картину с него пиши.
Сад больше походил на рощу. С ветки на ветку, оживленно щебеча, перелетали сойки. На шоссе перед домом стоял новенький микроавтобус «БМВ». Когда я запарковал за ним машину, с коврика на крыльце поднялся огромный мастифф и гавкнул несколько раз — наполовину из чувства долга. Мол, сам я лаять не хочу, но так уж заведено.
Вышел Кейси, пожал мне руку — крепко, будто что-то проверяя. Другой рукой слегка похлопал меня по плечу. Как выяснилось позже, такая у него была привычка.
— Спасибо, что заглянули. Рад вас видеть, — сказал он. На нем была итальянская белая сорочка, застегнутая на все пуговицы, брюки из мягкого хлопка и светло-коричневый кашемировый кардиган. В маленьких очках от «Армани» он выглядел очень элегантно. Кейси провел меня в дом, усадил в гостиной на диван и принес свежесваренный кофе.
Кейси оказался человеком мягким, хорошо воспитанным и образованным. Рассказывал, как в молодости колесил по свету. Мы подружились, и я примерно раз в месяц заезжал к нему в гости. Великолепная коллекция пластинок меня тоже, конечно, манила. Здесь я мог сколько угодно слушать редчайшую музыку, какой больше не услышал бы нигде. Аудиотехника по сравнению с пластинками проигрывала, но все же старый ламповый усилитель выдавал теплый приятный звук.
Работал Кейси в библиотеке. Там у него стоял большой компьютер, на котором он чертил свои архитектурные проекты, но о работе своей Кейси почти не рассказывал. «Так, пустяки», — с улыбкой отшучивался он, как бы оправдываясь. Не знаю, что он там проектировал: я ни разу не видел его за работой. Сколько помню, всегда заставал его в гостиной на диване — он читал книгу, изящно пил вино, слушал, как Джереми играет на пианино, или забавлялся с собакой. Мне кажется, работу он всерьез не воспринимал.
Его покойный отец был известным на всю страну психологом и за свою жизнь издал пять или шесть книг, в наши дни ставших почти классикой. Страстный поклонник джаза, он дружил с продюсером и основателем звукозаписывающей фирмы «Престиж рекордс» Бобом Уайнстоком[1], и благодаря этому его коллекция джаза 40-60-х годов была, как мне и написал Кейси, почти идеальна. И по количеству, и по качеству собранных пластинок. Почти все — оригинальные издания в прекрасном состоянии: ни царапинки на дисках, ни морщины на конвертах. Не диски, а чудо! Их, видимо, хранили и слушали так же аккуратно, как опускают в теплую воду грудных младенцев.
Кейси рос единственным ребенком; его мать умерла, когда он был маленьким. Отец на повторный брак не решился, а когда пятнадцать лет назад умер от рака поджелудочной железы, Кейси вместе с домом и прочим имуществом получил в наследство и коллекцию. Он очень любил и уважал отца, поэтому бережно хранил ее и не выбросил ни одной пластинки. Джаз он слушал с удовольствием, но не был от него без ума, как отец. Из музыки предпочитал классическую и вместе с Джереми не пропускал ни одного концерта Бостонского симфонического оркестра под управлением дирижера Одзава[2].
Примерно через полгода после нашего знакомства Кейси попросил меня присмотреть за усадьбой. Ему потребовалось на неделю съездить по работе в Лондон — случалось такое редко. Обычно во время отлучек Кейси за усадьбой присматривал Джереми, но сейчас тот не мог: несколькими днями раньше уехал в Западную Вирджинию навестить внезапно заболевшую мать. И Кейси позвонил мне.
— Извините, но никто, кроме вас, в голову не пришел, — сказал он. — Всего-то присмотра — кормить два раза в день Майлза (так звали собаку). А в остальном, можете сколько угодно слушать музыку. Спиртного и продуктов в доме навалом. Так что не стесняйтесь!
Неплохое предложение. Хотя бы потому, что в мою жизнь — в то время по некоторым обстоятельствам одинокую — изо дня в день вторгался надоедливый шум: по соседству перестраивали дом.
Я лишь прихватил смену белья, макинтошевский ноутбук и несколько книг и в пятницу после обеда отправился в дом Кейси. Тот уже закончил с багажом и собирался вызывать такси.
Я пожелал ему приятной поездки.
— Да, конечно, — ответил он, улыбаясь. — А вы наслаждайтесь домом и пластинками. Дом неплохой.
Кейси уехал. Я отправился на кухню, сварил и выпил кофе. Затем разместился в соседней с гостиной комнате: подключил компьютер и, слушая пластинки, около часа поработал, как бы примеряясь, что удастся сделать за предстоящую неделю.
Массивный стол, за которым я сидел, — красного дерева, с выдвижными ящиками, — был настоящим антиквариатом. Вообще-то, относительно не старой вещью в комнате можно было считать разве что мой «мак». Остальные предметы, судя по всему, стояли там же, где и в незапамятные времена. Наверное, Кейси после смерти отца в этой музыкальной комнате ни к чему не прикасался, словно здесь был храм или святилище. Дом выглядел заводью в стремительном потоке времени: и стрелки часов в этой комнате, казалось, давно замерли на месте. За ней, тем не менее, следили: на полках — ни пылинки, стол тщательно отполирован.
Пришел Майлз и развалился у моих ног. Я погладил его по голове. Майлз — грустный пес. Он не может долго оставаться один. Лишь спит на своей подстилке в кухне, а остальное время проводит с людьми, как бы невзначай навалившись всем телом на чью-нибудь ногу.
Из гостиной в музыкальную комнату вел высокий проем без двери. В гостиной — большой кирпичный камин, удобный кожаный диван, четыре кресла, все разной формы, и три кофейных столика. На полу — когда-то дорогой, но со временем безвозвратно выцветший персидский ковер, с высокого потолка свисает старинная люстра. Я вошел в комнату, сел на диван и осмотрелся. Каминные часы отсчитывали время, будто кто-то постукивал по стеклу костяшками пальцев.
На высоких книжных полках стояли книги по искусству и архитектуре. По трем стенам развешаны большие и маленькие пейзажи некоего взморья. Впечатление примерно одинаково — на них ни одного человека, лишь унылое морское побережье. Кажется, если приблизить к картине ухо, донесется шум свежего ветра и рев прибоя. От картин — далеко не шедевров — веяло новоанглийской умеренностью и какой-то холодностью в духе старого Моне[3].
В одну из стен просторной музыкальной комнаты были вмонтированы стеллажи, на которых в алфавитном порядке выстроились старые пластинки. Сколько их, не знал даже Кейси. Лишь мог предположить: «Тысяч шесть или семь, где-то так. Но еще примерно столько же упаковано в картонные ящики по углам чердака. Глядишь, усадьба вскоре просядет под тяжестью пластинок, как дом Эшеров».
Время тихо и уютно окутывало пространство, пока я работал за столом, поставив на проигрыватель старый миньон Ли Коница[4]. Ощущение было такое, будто я погрузился в футляр, идеально подходящий мне по размеру. Чувствовалась какая-то неторопливо и ладно справленная близость. Музыка мягко проникала во все уголки комнаты, в трещинки стен, в складки штор.
В тот вечер я открыл припасенную Кейси бутылку красного «монтепульчано». Выпив несколько бокалов, я устроился на диване и принялся за купленную накануне книгу. Кейси знал, что рекомендовать: хорошее вино. Я достал из холодильника сыр «бри» и съел четверть с печеньем. Вокруг царила полнейшая тишина, лишь на камине тикали часы, да мимо дома изредка шуршали машины. Дорога заканчивалась тупиком, поэтому ездили по ней только местные жители, а с наступлением темноты окрестности погружались в гробовую тишину. Перебравшись сюда из шумного студенческого Кембриджа, я чувствовал себя, как на морском дне.
В двенадцатом часу мне, по обыкновению, захотелось спать. Отложив книгу, я поставил хрустальный бокал в мойку и пожелал Майлзу спокойной ночи. Собака безропотно свернулась калачиком на подстилке из старого одеяла и, тихонько поскулив, моргнула. Я потушил свет и поднялся на второй этаж в гостевую спальню. Там переоделся в пижаму, забрался в постель и почти сразу же уснул.
Открыв глаза, я ощутил себя в прострации. Где я? Онемел, как жухлый овощ, забытый на дальней полке буфета, ссохшийся и жалкий. Наконец я вспомнил, что присматриваю за домом Кейси. Точно. Я ведь в Лексингтоне. Я нащупал наручные часы у подушки и нажал подсветку. Четверть второго.
Медленно опустившись на кровать, я включил маленькое бра в изголовье. Но не сразу — некоторое время ушло на поиск выключателя. Из-под лилейной чашечки отшлифованного стекла полился желтый свет. Я с силой потер ладонями лицо, глубоко вдохнул и окинул взглядом посветлевшую комнату. Проверил стены, взглянул на ковер, поднял голову к потолку. Как собирают рассыпанный по полу горох, собрал воедино сознание, словно заставляя тело привыкнуть к окружающей действительности. А вскоре обратил внимание на… звук. Как шум морского прибоя, этот звук вытянул меня из глубокого сна.
Там кто-то есть!
Я затаил дыхание и как можно тише пробрался к двери. В ушах отдавались глухие удары сердца. Однозначно — в этом доме есть еще какие-то люди. Причем не один человек и не два. Едва доносились звуки, похожие на музыку. Я ничего не понимал; подмышки повлажнели от холодного пота. Что здесь произошло, пока я спал?
Первым в голову пришло: это хорошо спланированная шутка. Кейси сделал вид, что едет в Лондон, а сам остался и, чтобы удивить меня, незаметно устроил ночную пирушку. Но… нет, Кейси не из тех, кто способен на такие дешевые трюки. У него куда более тонкий и легкий юмор.
Или же — продолжал размышлять я, опираясь на стену, — там незнакомые мне друзья Кейси. Знали, что Кейси уезжает, но понятия не имели, что в доме остался я, и между делом завалились к нему. В любом случае, на воров не похоже. Грабители проникают в чужие дома незаметно и, по крайней мере, не слушают музыку на полной громкости.
Первым делом я снял пижаму, натянул джинсы, обул теннисные туфли, надел поверх майки свитер. Хотелось на всякий случай взять в руки что-нибудь потяжелее. Но, окинув взглядом комнату, ничего подходящего я не увидел. Ни бейсбольной биты, ни какой-нибудь кочерги. Лишь кровать и шкаф, на стене — маленькая книжная полка и пейзаж в рамке.
В коридоре звуки слышались отчетливей. Снизу доносились и, как пар, рассеивались по коридору аккорды старой веселой мелодии. Знакомая песня — мне доводилось слышать ее раньше, но названия вспомнить я не мог.
Голоса тоже слышались. Говор множества людей смешивался в единый гул, поэтому разобрать, о чем говорят, было невозможно. Иногда раздавался смех, приятный и озорной. Судя по всему, там вовсю шла вечеринка. Причем давно. Как украшения, переливчато звенели бокалы с шампанским или вином. Кто-то танцевал, половицы ритмично поскрипывали в такт шагам.
Я беззвучно прокрался по темному коридору, вышел на верхнюю площадку лестницы и, перегнувшись через перила, посмотрел вниз. Свет из высокого окна холодно и бледно освещал внушительных размеров холл. Ни единой людской тени. Обе створки двери в гостиную плотно закрыты. Я прекрасно помнил, как открывал их перед сном. Вне всяких сомнений. Значит, кто-то их закрыл после того, как я поднялся на второй этаж и уснул.
Как поступить? Можно не делать ничего и спрятаться в спальне на втором этаже. Закрыть дверь изнутри на ключ, нырнуть в постель… С точки зрения здравого смысла — самый подходящий план. Однако пока я стоял на лестнице и слушал смех и приятную музыку из-за дверей, первый шок постепенно прошел, как успокаиваются волны на поверхности пруда. Судя по атмосфере, эти ребята, должно быть, нормальные люди, — предположил я.
Я глубоко вдохнул и стал спускаться по лестнице в холл, тихонько ступая по старым ступеням. Добравшись до холла, повернул налево и оказался в кухне. Зажег свет, достал из стола увесистый нож для разделки мяса. Кейси любил готовить и пользовался дорогим комплектом немецких ножей. Все остро наточенные лезвия из нержавеющей стали сверкали обворожительно и реалистично.
Однако я представил, как захожу с большим ножом в комнату, где проходит шумная вечеринка, и понял, насколько по-идиотски буду при этом выглядеть. Я налил себе из-под крана стакан воды и выпил, а затем вернул нож на прежнее место.
Интересно, что делает собака?
И тут я впервые обратил внимание, что собаки нигде не видно. На привычном месте ее не оказалось. Куда же она делась? Если кто-нибудь забрался в дом под покровом ночи, могла бы, на худой конец, и гавкнуть. Я наклонился и пошарил по впадинам одеяла, усеянного шерстью. Тепла от собачьего тела не чувствовалось: Майлз давно покинул свою подстилку.
Я вернулся из кухни в холл и сел на маленькую скамейку. Музыка не унималась. Слышались разговоры: как волны, то громче, то тише, но не прерываясь ни на минуту. Интересно, сколько там народу? Человек пятнадцать, не меньше. А может, и за двадцать. Раз так, то даже в просторной гостиной им должно быть тесно.
Какое-то время я раздумывал, стоит или нет мне открывать дверь и входить в комнату. Выбор совсем непростой и даже странный. Я присматриваю за этим домом, а значит, отвечаю за то, что в нем происходит. Но на вечеринку же меня никто не приглашал.
Я прижался ухом к дверной щели, чтобы хоть что-нибудь расслышать, но это не помогло. Обрывки разговоров сливались в одно целое, и я не смог уловить ни единого слова. Понятно, что это фразы, диалоги, но, сливаясь в смутную какофонию, они вставали за дверью непреодолимым барьером. Похоже, нет мне там места.
Я сунул руку в карман и вынул двадцатипятицентовую монету. Без какого-либо умысла покрутил ее — серебристый кругляш вернул мне ощущение объективной реальности.
Тут будто мягкой киянкой мне ударило по голове:
— Это же призраки!
В гостиной собрались, слушают музыку и балагурят нереальные люди.
По спине побежали мурашки, на лбу выступил холодный пот. В голове все смешалось. От скачка давления зазвенело в ушах, как если бы сдвинулось по фазе все окружающее пространство. Я хотел было проглотить слюну, но в горле пересохло. Тогда я снова положил монету в карман и осмотрелся. Сердце глухо стучало.
Странно, почему я до сих пор не обратил на это внимание. Если подумать — кому еще может прийти в голову устраивать вечеринку в столь поздний час. Если бы столько людей, запарковав поблизости машины, вошло в дом, я бы по-любому проснулся. И собака бы наверняка залаяла. Значит, ни откуда они не приходили.
Эх, окажись Майлз сейчас рядом… Как мне хотелось обхватить огромного пса за шею, вдохнуть его запах, почувствовать кожей его тепло. Но собаки нигде не было. Я, как заколдованный, снова уселся на скамейку в холле. Разумеется, мне было страшно. Но имелось там и нечто превыше страха — глубокое и бескрайнее.
Вдохнув и выдохнув несколько раз, я наполнил легкие воздухом. К телу постепенно вернулись привычные ощущения, будто кто-то в глубине моего сознания тихонько перевернул несколько карт.
Затем я поднялся, бесшумно — так же, как по пути вниз, — вернулся в комнату и нырнул в постель. Разговоры и музыка не стихали еще долго. Сон пропал, и я почти до рассвета был вынужден с этим мириться. Не выключая свет, я опирался на тумбочку и, разглядывая потолок, прислушивался к отзвукам, казалось, нескончаемой вечеринки. Но, в конце концов, уснул.
В американских журналах напечатали переводы нескольких моих рассказов. Прочитав их, Кейси через редакцию одного прислал мне примерно такое письмо: «Меня очень заинтересовали Вы и Ваши рассказы. Не могли бы мы как-нибудь увидеться?» Обычно я не встречаюсь с людьми таким образом, поскольку на собственном опыте знаю — эти встречи не приносят ничего хорошего. Но на сей раз подумал: почему бы и нет? Интеллигентное письмо, по всему видно, что у автора есть чувство юмора. Жизнь за границей у меня достаточно беззаботная, дома наши — рядом… Но то лишь внешние причины. Главное, что меня привлекло в Кейси, — его великолепная коллекция старых джазовых пластинок. «Обыщите хоть всю Америку, вряд ли найдете более полное частное собрание. Я слышал, вы, господин Мураками, — большой любитель джаза. Может, моя подборка вызовет у Вас интерес», — писал он. Так и есть — прочитав письмо, я, естественно, захотел посмотреть его коллекцию: когда дело доходит до старых джазовых пластинок, я не могу устоять, точно кобра, что тянется к дудочке.
Усадьба Кейси располагалась в самом Лексингтоне. От Кембриджа — минут тридцать езды на машине. После моего звонка Кейси прислал по факсу подробную схему проезда. И вот одним апрельским днем я сел в зеленый «фольксваген» и отправился к нему домой. Я сразу же нашел огромный трехэтажный дом — построенный как минимум лет сто назад, он выделялся среди дорогих бостонских пригородов, как сама исюрия. Хоть картину с него пиши.
Сад больше походил на рощу. С ветки на ветку, оживленно щебеча, перелетали сойки. На шоссе перед домом стоял новенький микроавтобус «БМВ». Когда я запарковал за ним машину, с коврика на крыльце поднялся огромный мастифф и гавкнул несколько раз — наполовину из чувства долга. Мол, сам я лаять не хочу, но так уж заведено.
Вышел Кейси, пожал мне руку — крепко, будто что-то проверяя. Другой рукой слегка похлопал меня по плечу. Как выяснилось позже, такая у него была привычка.
— Спасибо, что заглянули. Рад вас видеть, — сказал он. На нем была итальянская белая сорочка, застегнутая на все пуговицы, брюки из мягкого хлопка и светло-коричневый кашемировый кардиган. В маленьких очках от «Армани» он выглядел очень элегантно. Кейси провел меня в дом, усадил в гостиной на диван и принес свежесваренный кофе.
Кейси оказался человеком мягким, хорошо воспитанным и образованным. Рассказывал, как в молодости колесил по свету. Мы подружились, и я примерно раз в месяц заезжал к нему в гости. Великолепная коллекция пластинок меня тоже, конечно, манила. Здесь я мог сколько угодно слушать редчайшую музыку, какой больше не услышал бы нигде. Аудиотехника по сравнению с пластинками проигрывала, но все же старый ламповый усилитель выдавал теплый приятный звук.
Работал Кейси в библиотеке. Там у него стоял большой компьютер, на котором он чертил свои архитектурные проекты, но о работе своей Кейси почти не рассказывал. «Так, пустяки», — с улыбкой отшучивался он, как бы оправдываясь. Не знаю, что он там проектировал: я ни разу не видел его за работой. Сколько помню, всегда заставал его в гостиной на диване — он читал книгу, изящно пил вино, слушал, как Джереми играет на пианино, или забавлялся с собакой. Мне кажется, работу он всерьез не воспринимал.
Его покойный отец был известным на всю страну психологом и за свою жизнь издал пять или шесть книг, в наши дни ставших почти классикой. Страстный поклонник джаза, он дружил с продюсером и основателем звукозаписывающей фирмы «Престиж рекордс» Бобом Уайнстоком[1], и благодаря этому его коллекция джаза 40-60-х годов была, как мне и написал Кейси, почти идеальна. И по количеству, и по качеству собранных пластинок. Почти все — оригинальные издания в прекрасном состоянии: ни царапинки на дисках, ни морщины на конвертах. Не диски, а чудо! Их, видимо, хранили и слушали так же аккуратно, как опускают в теплую воду грудных младенцев.
Кейси рос единственным ребенком; его мать умерла, когда он был маленьким. Отец на повторный брак не решился, а когда пятнадцать лет назад умер от рака поджелудочной железы, Кейси вместе с домом и прочим имуществом получил в наследство и коллекцию. Он очень любил и уважал отца, поэтому бережно хранил ее и не выбросил ни одной пластинки. Джаз он слушал с удовольствием, но не был от него без ума, как отец. Из музыки предпочитал классическую и вместе с Джереми не пропускал ни одного концерта Бостонского симфонического оркестра под управлением дирижера Одзава[2].
Примерно через полгода после нашего знакомства Кейси попросил меня присмотреть за усадьбой. Ему потребовалось на неделю съездить по работе в Лондон — случалось такое редко. Обычно во время отлучек Кейси за усадьбой присматривал Джереми, но сейчас тот не мог: несколькими днями раньше уехал в Западную Вирджинию навестить внезапно заболевшую мать. И Кейси позвонил мне.
— Извините, но никто, кроме вас, в голову не пришел, — сказал он. — Всего-то присмотра — кормить два раза в день Майлза (так звали собаку). А в остальном, можете сколько угодно слушать музыку. Спиртного и продуктов в доме навалом. Так что не стесняйтесь!
Неплохое предложение. Хотя бы потому, что в мою жизнь — в то время по некоторым обстоятельствам одинокую — изо дня в день вторгался надоедливый шум: по соседству перестраивали дом.
Я лишь прихватил смену белья, макинтошевский ноутбук и несколько книг и в пятницу после обеда отправился в дом Кейси. Тот уже закончил с багажом и собирался вызывать такси.
Я пожелал ему приятной поездки.
— Да, конечно, — ответил он, улыбаясь. — А вы наслаждайтесь домом и пластинками. Дом неплохой.
Кейси уехал. Я отправился на кухню, сварил и выпил кофе. Затем разместился в соседней с гостиной комнате: подключил компьютер и, слушая пластинки, около часа поработал, как бы примеряясь, что удастся сделать за предстоящую неделю.
Массивный стол, за которым я сидел, — красного дерева, с выдвижными ящиками, — был настоящим антиквариатом. Вообще-то, относительно не старой вещью в комнате можно было считать разве что мой «мак». Остальные предметы, судя по всему, стояли там же, где и в незапамятные времена. Наверное, Кейси после смерти отца в этой музыкальной комнате ни к чему не прикасался, словно здесь был храм или святилище. Дом выглядел заводью в стремительном потоке времени: и стрелки часов в этой комнате, казалось, давно замерли на месте. За ней, тем не менее, следили: на полках — ни пылинки, стол тщательно отполирован.
Пришел Майлз и развалился у моих ног. Я погладил его по голове. Майлз — грустный пес. Он не может долго оставаться один. Лишь спит на своей подстилке в кухне, а остальное время проводит с людьми, как бы невзначай навалившись всем телом на чью-нибудь ногу.
Из гостиной в музыкальную комнату вел высокий проем без двери. В гостиной — большой кирпичный камин, удобный кожаный диван, четыре кресла, все разной формы, и три кофейных столика. На полу — когда-то дорогой, но со временем безвозвратно выцветший персидский ковер, с высокого потолка свисает старинная люстра. Я вошел в комнату, сел на диван и осмотрелся. Каминные часы отсчитывали время, будто кто-то постукивал по стеклу костяшками пальцев.
На высоких книжных полках стояли книги по искусству и архитектуре. По трем стенам развешаны большие и маленькие пейзажи некоего взморья. Впечатление примерно одинаково — на них ни одного человека, лишь унылое морское побережье. Кажется, если приблизить к картине ухо, донесется шум свежего ветра и рев прибоя. От картин — далеко не шедевров — веяло новоанглийской умеренностью и какой-то холодностью в духе старого Моне[3].
В одну из стен просторной музыкальной комнаты были вмонтированы стеллажи, на которых в алфавитном порядке выстроились старые пластинки. Сколько их, не знал даже Кейси. Лишь мог предположить: «Тысяч шесть или семь, где-то так. Но еще примерно столько же упаковано в картонные ящики по углам чердака. Глядишь, усадьба вскоре просядет под тяжестью пластинок, как дом Эшеров».
Время тихо и уютно окутывало пространство, пока я работал за столом, поставив на проигрыватель старый миньон Ли Коница[4]. Ощущение было такое, будто я погрузился в футляр, идеально подходящий мне по размеру. Чувствовалась какая-то неторопливо и ладно справленная близость. Музыка мягко проникала во все уголки комнаты, в трещинки стен, в складки штор.
В тот вечер я открыл припасенную Кейси бутылку красного «монтепульчано». Выпив несколько бокалов, я устроился на диване и принялся за купленную накануне книгу. Кейси знал, что рекомендовать: хорошее вино. Я достал из холодильника сыр «бри» и съел четверть с печеньем. Вокруг царила полнейшая тишина, лишь на камине тикали часы, да мимо дома изредка шуршали машины. Дорога заканчивалась тупиком, поэтому ездили по ней только местные жители, а с наступлением темноты окрестности погружались в гробовую тишину. Перебравшись сюда из шумного студенческого Кембриджа, я чувствовал себя, как на морском дне.
В двенадцатом часу мне, по обыкновению, захотелось спать. Отложив книгу, я поставил хрустальный бокал в мойку и пожелал Майлзу спокойной ночи. Собака безропотно свернулась калачиком на подстилке из старого одеяла и, тихонько поскулив, моргнула. Я потушил свет и поднялся на второй этаж в гостевую спальню. Там переоделся в пижаму, забрался в постель и почти сразу же уснул.
Открыв глаза, я ощутил себя в прострации. Где я? Онемел, как жухлый овощ, забытый на дальней полке буфета, ссохшийся и жалкий. Наконец я вспомнил, что присматриваю за домом Кейси. Точно. Я ведь в Лексингтоне. Я нащупал наручные часы у подушки и нажал подсветку. Четверть второго.
Медленно опустившись на кровать, я включил маленькое бра в изголовье. Но не сразу — некоторое время ушло на поиск выключателя. Из-под лилейной чашечки отшлифованного стекла полился желтый свет. Я с силой потер ладонями лицо, глубоко вдохнул и окинул взглядом посветлевшую комнату. Проверил стены, взглянул на ковер, поднял голову к потолку. Как собирают рассыпанный по полу горох, собрал воедино сознание, словно заставляя тело привыкнуть к окружающей действительности. А вскоре обратил внимание на… звук. Как шум морского прибоя, этот звук вытянул меня из глубокого сна.
Там кто-то есть!
Я затаил дыхание и как можно тише пробрался к двери. В ушах отдавались глухие удары сердца. Однозначно — в этом доме есть еще какие-то люди. Причем не один человек и не два. Едва доносились звуки, похожие на музыку. Я ничего не понимал; подмышки повлажнели от холодного пота. Что здесь произошло, пока я спал?
Первым в голову пришло: это хорошо спланированная шутка. Кейси сделал вид, что едет в Лондон, а сам остался и, чтобы удивить меня, незаметно устроил ночную пирушку. Но… нет, Кейси не из тех, кто способен на такие дешевые трюки. У него куда более тонкий и легкий юмор.
Или же — продолжал размышлять я, опираясь на стену, — там незнакомые мне друзья Кейси. Знали, что Кейси уезжает, но понятия не имели, что в доме остался я, и между делом завалились к нему. В любом случае, на воров не похоже. Грабители проникают в чужие дома незаметно и, по крайней мере, не слушают музыку на полной громкости.
Первым делом я снял пижаму, натянул джинсы, обул теннисные туфли, надел поверх майки свитер. Хотелось на всякий случай взять в руки что-нибудь потяжелее. Но, окинув взглядом комнату, ничего подходящего я не увидел. Ни бейсбольной биты, ни какой-нибудь кочерги. Лишь кровать и шкаф, на стене — маленькая книжная полка и пейзаж в рамке.
В коридоре звуки слышались отчетливей. Снизу доносились и, как пар, рассеивались по коридору аккорды старой веселой мелодии. Знакомая песня — мне доводилось слышать ее раньше, но названия вспомнить я не мог.
Голоса тоже слышались. Говор множества людей смешивался в единый гул, поэтому разобрать, о чем говорят, было невозможно. Иногда раздавался смех, приятный и озорной. Судя по всему, там вовсю шла вечеринка. Причем давно. Как украшения, переливчато звенели бокалы с шампанским или вином. Кто-то танцевал, половицы ритмично поскрипывали в такт шагам.
Я беззвучно прокрался по темному коридору, вышел на верхнюю площадку лестницы и, перегнувшись через перила, посмотрел вниз. Свет из высокого окна холодно и бледно освещал внушительных размеров холл. Ни единой людской тени. Обе створки двери в гостиную плотно закрыты. Я прекрасно помнил, как открывал их перед сном. Вне всяких сомнений. Значит, кто-то их закрыл после того, как я поднялся на второй этаж и уснул.
Как поступить? Можно не делать ничего и спрятаться в спальне на втором этаже. Закрыть дверь изнутри на ключ, нырнуть в постель… С точки зрения здравого смысла — самый подходящий план. Однако пока я стоял на лестнице и слушал смех и приятную музыку из-за дверей, первый шок постепенно прошел, как успокаиваются волны на поверхности пруда. Судя по атмосфере, эти ребята, должно быть, нормальные люди, — предположил я.
Я глубоко вдохнул и стал спускаться по лестнице в холл, тихонько ступая по старым ступеням. Добравшись до холла, повернул налево и оказался в кухне. Зажег свет, достал из стола увесистый нож для разделки мяса. Кейси любил готовить и пользовался дорогим комплектом немецких ножей. Все остро наточенные лезвия из нержавеющей стали сверкали обворожительно и реалистично.
Однако я представил, как захожу с большим ножом в комнату, где проходит шумная вечеринка, и понял, насколько по-идиотски буду при этом выглядеть. Я налил себе из-под крана стакан воды и выпил, а затем вернул нож на прежнее место.
Интересно, что делает собака?
И тут я впервые обратил внимание, что собаки нигде не видно. На привычном месте ее не оказалось. Куда же она делась? Если кто-нибудь забрался в дом под покровом ночи, могла бы, на худой конец, и гавкнуть. Я наклонился и пошарил по впадинам одеяла, усеянного шерстью. Тепла от собачьего тела не чувствовалось: Майлз давно покинул свою подстилку.
Я вернулся из кухни в холл и сел на маленькую скамейку. Музыка не унималась. Слышались разговоры: как волны, то громче, то тише, но не прерываясь ни на минуту. Интересно, сколько там народу? Человек пятнадцать, не меньше. А может, и за двадцать. Раз так, то даже в просторной гостиной им должно быть тесно.
Какое-то время я раздумывал, стоит или нет мне открывать дверь и входить в комнату. Выбор совсем непростой и даже странный. Я присматриваю за этим домом, а значит, отвечаю за то, что в нем происходит. Но на вечеринку же меня никто не приглашал.
Я прижался ухом к дверной щели, чтобы хоть что-нибудь расслышать, но это не помогло. Обрывки разговоров сливались в одно целое, и я не смог уловить ни единого слова. Понятно, что это фразы, диалоги, но, сливаясь в смутную какофонию, они вставали за дверью непреодолимым барьером. Похоже, нет мне там места.
Я сунул руку в карман и вынул двадцатипятицентовую монету. Без какого-либо умысла покрутил ее — серебристый кругляш вернул мне ощущение объективной реальности.
Тут будто мягкой киянкой мне ударило по голове:
— Это же призраки!
В гостиной собрались, слушают музыку и балагурят нереальные люди.
По спине побежали мурашки, на лбу выступил холодный пот. В голове все смешалось. От скачка давления зазвенело в ушах, как если бы сдвинулось по фазе все окружающее пространство. Я хотел было проглотить слюну, но в горле пересохло. Тогда я снова положил монету в карман и осмотрелся. Сердце глухо стучало.
Странно, почему я до сих пор не обратил на это внимание. Если подумать — кому еще может прийти в голову устраивать вечеринку в столь поздний час. Если бы столько людей, запарковав поблизости машины, вошло в дом, я бы по-любому проснулся. И собака бы наверняка залаяла. Значит, ни откуда они не приходили.
Эх, окажись Майлз сейчас рядом… Как мне хотелось обхватить огромного пса за шею, вдохнуть его запах, почувствовать кожей его тепло. Но собаки нигде не было. Я, как заколдованный, снова уселся на скамейку в холле. Разумеется, мне было страшно. Но имелось там и нечто превыше страха — глубокое и бескрайнее.
Вдохнув и выдохнув несколько раз, я наполнил легкие воздухом. К телу постепенно вернулись привычные ощущения, будто кто-то в глубине моего сознания тихонько перевернул несколько карт.
Затем я поднялся, бесшумно — так же, как по пути вниз, — вернулся в комнату и нырнул в постель. Разговоры и музыка не стихали еще долго. Сон пропал, и я почти до рассвета был вынужден с этим мириться. Не выключая свет, я опирался на тумбочку и, разглядывая потолок, прислушивался к отзвукам, казалось, нескончаемой вечеринки. Но, в конце концов, уснул.
