Слепая книга
Книга вдруг поняла, что она ослепла. Она не видела больше ни солнечного света, ни теплых шершавых пальцев, хотя знала об их существовании. Знала по особой теплоте, по легким прикосновениям, по ветерку, пробегавшему по ее страницам. Знала… но не видела. Не могла больше видеть.
Если бы она не видела только ЭТО – было бы ещё полбеды. Такой слепотой болеть не страшно. О такой слепоте часто рассказывала бабушка: когда глаза как бы устают и делятся своим зрением с другими чувствами. Тогда всё равно видишь – ощущаешь, чувствуешь, угадываешь – на ощупь ли, по знакомому ли аромату, по доносящимся ли издали звукам… Тогда темнота перестаёт быть темнотой и наполняется памятью.
Весь ужас теперешнего положения состоял в том, что ПАМЯТЬ не приходила. По-прежнему слышались голоса птиц, по-прежнему шелестел листвой ветер, по-прежнему там, куда падал солнечный луч, было тепло. Чьи-то по-прежнему горячие руки взяли книгу с полки. Как обычно она раскрылась… но не увидела ничего. Ни пытливых читающих глаз. Ни быстрых, вечно куда-то торопящихся пальцев. Ни лампы, свет которой так часто освещал ее страницы по вечерам. Хуже всего то, что она не увидела саму себя. Ни одного пейзажа, запечатленного на ее страницах. Ни одной комнаты. Ни одного существа. Ни одного героя. Хотя все они, безусловно, были. И были именно на своих местах. И сама книга теперь походила на черные лабиринты пещер, закрученные хаосом бесчисленных звуков. И ни одного огонька. Ни факела. Ни даже спички. Как будто ее вдруг, в одночасье, окунули в бочку с чернилами, и буквы слиплись друг с другом. Ночь, без звезд и луны, опустилась на страницы, и ни слова не прочитать в ее душе.
Книга вдруг поняла, что она ослепла. Она не видела больше ни солнечного света, ни теплых шершавых пальцев, хотя знала об их существовании. Знала по особой теплоте, по легким прикосновениям, по ветерку, пробегавшему по ее страницам. Знала… но не видела. Не могла больше видеть.
Если бы она не видела только ЭТО – было бы ещё полбеды. Такой слепотой болеть не страшно. О такой слепоте часто рассказывала бабушка: когда глаза как бы устают и делятся своим зрением с другими чувствами. Тогда всё равно видишь – ощущаешь, чувствуешь, угадываешь – на ощупь ли, по знакомому ли аромату, по доносящимся ли издали звукам… Тогда темнота перестаёт быть темнотой и наполняется памятью.
Весь ужас теперешнего положения состоял в том, что ПАМЯТЬ не приходила. По-прежнему слышались голоса птиц, по-прежнему шелестел листвой ветер, по-прежнему там, куда падал солнечный луч, было тепло. Чьи-то по-прежнему горячие руки взяли книгу с полки. Как обычно она раскрылась… но не увидела ничего. Ни пытливых читающих глаз. Ни быстрых, вечно куда-то торопящихся пальцев. Ни лампы, свет которой так часто освещал ее страницы по вечерам. Хуже всего то, что она не увидела саму себя. Ни одного пейзажа, запечатленного на ее страницах. Ни одной комнаты. Ни одного существа. Ни одного героя. Хотя все они, безусловно, были. И были именно на своих местах. И сама книга теперь походила на черные лабиринты пещер, закрученные хаосом бесчисленных звуков. И ни одного огонька. Ни факела. Ни даже спички. Как будто ее вдруг, в одночасье, окунули в бочку с чернилами, и буквы слиплись друг с другом. Ночь, без звезд и луны, опустилась на страницы, и ни слова не прочитать в ее душе.
Во мне живут Три Веры. Одна из них - в Силу Слова.
